Неточные совпадения
Как
взглянул он
на его спину, широкую, как у вятских приземистых лошадей, и
на ноги его, походившие
на чугунные тумбы, которые ставят
на тротуарах, не мог не воскликнуть внутренно: «Эк наградил-то тебя
Бог! вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит!..
Эта простая мысль отрадно поразила меня, и я ближе придвинулся к Наталье Савишне. Она сложила руки
на груди и
взглянула кверху; впалые влажные глаза ее выражали великую, но спокойную печаль. Она твердо надеялась, что
бог ненадолго разлучил ее с тою,
на которой столько лет была сосредоточена вся сила ее любви.
Все сердце изорвалось! Не могу я больше терпеть! Матушка! Тихон! Грешна я перед
Богом и перед вами! Не я ли клялась тебе, что не
взгляну ни
на кого без тебя! Помнишь, помнишь! А знаешь ли, что я, беспутная, без тебя делала? В первую же ночь я ушла из дому…
Василиса Егоровна, присмиревшая под пулями,
взглянула на степь,
на которой заметно было большое движение; потом оборотилась к мужу и сказала ему: «Иван Кузмич, в животе и смерти
бог волен: благослови Машу. Маша, подойди к отцу».
— Конечно, смешно, — согласился постоялец, — но, ей-богу, под смешным словом мысли у меня серьезные. Как я прошел и прохожу широкий слой жизни, так я вполне вижу, что людей, не умеющих управлять жизнью, никому не жаль и все понимают, что хотя он и министр, но — бесполезность! И только любопытство, все равно как будто убит неизвестный,
взглянут на труп, поболтают малость о причине уничтожения и отправляются кому куда нужно:
на службу, в трактиры, а кто — по чужим квартирам, по воровским делам.
— Приду; как не прийти
взглянуть на Андрея Ильича? Чай, великонек стал! Господи! Радости какой привел дождаться Господь! Приду, батюшка, дай
Бог вам доброго здоровья и несчетные годы… — ворчал Захар вслед уезжавшей коляске.
— Мы было хотели, да братец не велят, — живо перебила она и уж совсем смело
взглянула на Обломова, — «
Бог знает, что у него там в столах да в шкапах… — сказали они, — после пропадет — к нам привяжутся…» — Она остановилась и усмехнулась.
— Что ты, дитя мое? Проститься пришла —
Бог благословит тебя! Отчего ты не ужинала? Где Николай Андреич? — сказала она. Но,
взглянув на Марфеньку, испугалась. — Что ты, Марфенька? Что случилось?
На тебе лица нет: вся дрожишь? Здорова ли? Испугалась чего-нибудь? — посыпались вопросы.
Прощайте, роскошные, влажные берега: дай
Бог никогда не возвращаться под ваши деревья, под жгучее небо и
на болотистые пары! Довольно
взглянуть один раз: жарко и как раз лихорадку схватишь!
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и
Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только
взглянула на него лишь разочек, только один разочек
на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет
на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
—
Бога ты не боишься, Сидорыч, зачем ты не сказал мне того прежде, я бы хоть
взглянула на Дубровского, а теперь жди, чтоб он опять завернул. Бессовестный ты, право, бессовестный!
— Страшен сон, да милостив
бог, служба. Я тебе загадку загадаю: сидит баба
на грядке, вся в заплатках, кто
на нее
взглянет, тот и заплачет. Ну-ка, угадай?
Двугривенный прояснил его мысли и вызвал в нем те лучшие инстинкты, которые склоняют человека понимать, что бытие лучше небытия, а препровождение времени за закуской лучше, нежели препровождение времени в писании бесплодных протоколов,
на которые еще
бог весть каким оком
взглянет Сквозник-Дмухановский (за полтинник ведь и он во всякое время готов сделаться другом дома).
Она
взглянула на меня с таким наивным недоумением, как будто я принес ей
бог весть какое возмутительное известие.
— Нашла кого ревновать, — презрительно замечала m-lle Эмма. — Да я
на такого прощелыгу и смотреть-то не стала бы… Терпеть не могу мужчин, которые заняты собой и воображают
бог знает что. «Красавец!», «Восторг!», «Очаровал!». Тьфу! А Братковский таращит глаза и важничает. Ему и шевелиться-то лень, лупоглазому… Теленок теленком… Вот уж
на твоем месте никогда и не
взглянула бы!
Я с ним попервоначалу было спорить зачал, что какая же, мол, ваша вера, когда у вас святых нет, но он говорит: есть, и начал по талмуду читать, какие у них бывают святые… очень занятно, а тот талмуд, говорит, написал раввин Иовоз бен Леви, который был такой ученый, что грешные люди
на него смотреть не могли; как
взглянули, сейчас все умирали, через что
бог позвал его перед самого себя и говорит: «Эй ты, ученый раввин, Иовоз бен Леви! то хорошо, что ты такой ученый, но только то нехорошо, что чрез тебя, все мои жидки могут умирать.
— А что вы говорили насчет неблистательности, так это обстоятельство, — продолжал он с ударением, — мне представляется тут главным удобством, хотя, конечно, в теперешнем вашем положении вы можете найти человека и с весом и с состоянием. Но, chere cousine,
бог еще знает, как этот человек
взглянет на прошедшее и повернет будущее. Может быть, вы тогда действительно наденете кандалы гораздо горшие, чем были прежде.
Старик уныло
взглянул на него — и качнул утвердительно головою… Но
бог ведает, понял ли он, о чем просил его Санин.
— Знаете что, господа? надо дипломата водой облить, — сказал вдруг Дубков,
взглянув на меня с улыбкой, которая мне показалась насмешливою и даже предательскою, — а то он плох! Ей-богу, он плох.
— Не шутили! В Америке я лежал три месяца
на соломе, рядом с одним… несчастным, и узнал от него, что в то же самое время, когда вы насаждали в моем сердце
бога и родину, — в то же самое время, даже, может быть, в те же самые дни, вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка, Кириллова, ядом… Вы утверждали в нем ложь и клевету и довели разум его до исступления… Подите
взгляните на него теперь, это ваше создание… Впрочем, вы видели.
— Почему же неумным?
Бог есть разум всего, высший ум! — возразила Зинаида Ираклиевна, вероятно, при этом думавшая: «А я вот тебя немножко и прихлопнула!». В то же время она
взглянула на своего молодого друга, как бы желая знать, одобряет ли он ее; но тот молчал, и можно было думать, что все эти старички с их мнениями казались ему смешны: откровенный Егор Егорыч успел, однако, вызвать его
на разговор.
—
Богу молиться нужно! — заметил я, наконец,
взглянув на батюшку.
Как-то раз я спросил его о
боге, — не помню, что именно; он
взглянул на меня и очень спокойно сказал...
Чего там?» Волга, Матвей, это уж воистину за труд наш, для облегчения от
бога дана, и как
взглянешь на неё — окрылится сердце радостью, ничего тебе не хочется, не надобно, только бы плыть — вот какая разымчивая река!
— И он. Кричал
на них. Они как будто жаловались друг
на друга. И если б вы
взглянули на этих посетителей! Лица смуглые, широкоскулые, тупые, с ястребиными носами, лет каждому за сорок, одеты плохо, в пыли, в поту, с виду ремесленники — не ремесленники и не господа…
Бог знает, что за люди.
Степан Михайлович заметил и чуть-чуть не рассердился; брови его уже начали было морщиться, но в его душе так много было тихого спокойствия от целого веселого дня, что лоб его разгладился и, грозно
взглянув, он сказал: «Ну,
бог простит
на этот раз; но если в другой…» Договаривать было, не нужно.
— Да он сущий Иуда-предатель! сегодня
на площади я
на него насмотрелся: то
взглянет, как рублем подарит, то посмотрит исподлобья, словно дикий зверь. Когда Козьма Минич говорил, то он съесть его хотел глазами; а как после подошел к нему, так — господи боже мой! откуда взялися медовые речи! И молодец-то он, и православный, и сын отечества, и
бог весть что! Ну вот так мелким бесом и рассыпался!
— Попытайся, — сказал Юрий,
взглянув с презрением
на старшину. — Живей, ребята! — продолжал он. — Сабли вон!.. с
богом!.. вперед!..
— А я из Клишина: там и переехал; все берегом шел… Да не об этом речь: я, примерно, все насчет… рази так со старым-то дружком встречаются?.. Как словно и не узнала меня!.. А я так вот
взглянул только в эвту сторону, нарочно с дороги свернул… Уж вот тебя так мудрено признать — ей-богу, правда!.. Вишь, как потолстела… Как есть коломенская купчиха; распрекрасные стали!.. Только бы и смотрел
на тебя… Эх! — произнес Захар, сделав какой-то звук губами.
— Ах ты, матушка ты наша! Ах, ах! Анна Савельевна, как нам за тебя
бога молить! Ах ты, родная ты наша! — воскликнул Аким, разводя руками и умиленно
взглядывая на старуху.
— Я не буду ругаться!.. ей-богу, не буду! — сказал Илья,
взглянув на них.
— Погоди. Вышло это — нечаянно.
Бог — знает! Я — не хотел. Я хотел
взглянуть на его рожу… вошёл в лавку. Ничего в мыслях не было. А потом — вдруг! Дьявол толкнул,
бог не заступился… Вот деньги я напрасно взял… не надо бы… эх!
— Знаю! Всяк себя чем-нибудь украшает, но это — маска! Вижу я — дядюшка мой с
богом торговаться хочет, как приказчик
на отчёте с хозяином. Твой папаша хоругви в церковь пожертвовал, — заключаю я из этого, что он или объегорил кого-нибудь, или собирается объегорить… И все так, куда ни
взгляни…
На тебе грош, а ты мне пятак положь… Так и все морочат глаза друг другу да оправданья себе друг у друга ищут. А по-моему — согрешил вольно или невольно, ну и — подставляй шею…
Свекровь ее тут же, старушка,
Трудилась;
на полном мешке
Красивая Маша, резвушка,
Сидела с морковкой в руке.
Телега, скрыпя, подъезжает —
Савраска глядит
на своих,
И Проклушка крупно шагает
За возом снопов золотых.
«
Бог помочь! А где же Гришуха?» —
Отец мимоходом сказал.
— В горохах, — сказала старуха.
«Гришуха!» — отец закричал,
На небо
взглянул. «Чай, не рано?
Испить бы…» Хозяйка встает
И Проклу из белого жбана
Напиться кваску подает.
Это слово было знакомо ему: им тетка Анфиса часто отвечала Фоме
на его вопросы, и он вложил в это краткое слово представление о силе, подобной силе
бога. Он
взглянул на говоривших: один из них был седенький старичок, с добрым лицом, другой — помоложе, с большими усталыми глазами и с черной клинообразной бородкой. Его хрящеватый большой нос и желтые, ввалившиеся щеки напоминали Фоме крестного.
— Дуэль?.. Господи!.. — произнес Николя,
взглядывая мельком
на висевшие
на стене ружья свои и пистолеты, из которых он ни из одного не стреливал. — Но ведь я, князь, ей-богу, никогда не бывал секундантом, и что тут делать — совершенно не знаю!.. — присовокупил он каким-то жалобным голосом.
— Поэзия — язык
богов. Я сам люблю стихи. Но не в одних стихах поэзия: она разлита везде, она вокруг нас…
Взгляните на эти деревья,
на это небо — отовсюду веет красотою и жизнью; а где красота и жизнь, там и поэзия.
— Слава
богу, сказал он Ибрагиму, — опасность миновалась. — Наталье гораздо лучше; если б не совестно было оставить здесь одного дорогого гостя, Ивана Евграфовича, то я повел бы тебя вверх
взглянуть на свою невесту.
Взгляните, ради
бога,
на них, — особенно если он станет с кем-нибудь говорить, —
взгляните сбоку: что это за объядение!
— Ну, хорошо, хорошо; ступайте с
богом. Я порассмотрю ваше дело, а вас велю проводить… — Тут генерал
взглянул на незнакомца с густыми бакенбардами. Тот, в знак согласия, кивнул головою.
— Очень рада, — возразила старуха, окинув его своими большими и черными, но уже потускневшими глазами. — Прошу полюбить моего сынка. Человек он хороший; воспитание я ему дала какое могла; известно, дело женское. Малодушие в нем еще есть, да,
бог даст, поостепенится, а пора бы; пора мне сдать ему дела. Это вы, Надя, — прибавила старуха,
взглянув на Надежду Алексеевну.
И началось для меня время безумное и бессмысленное, — не могу головы своей вверх поднять, тоже как бы брошен
на землю гневною рукой и без сил распростёрся
на земле. Болит душа обидой
на бога,
взгляну на образа и отойду прочь скорее: спорить я хочу, а не каяться. Знаю, что по закону должен смиренно покаяние принесть, должен сказать...
— Я говорю, что чувствую: выслушайте меня и
взгляните на предмет, как он есть. Я знаю: вы любите вашу Мари, вы обожаете ее, — не так ли? Но как же вы устраиваете ее счастье, ее будущность? Хорошо, покуда вы живы, я ни слова не говорю — все пойдет прекрасно; но если, чего не дай
бог слышать, с вами что-нибудь случится, — что тогда будет с этими бедными сиротами и особенно с бедною Мари, которая еще в таких летах, что даже не может правильно управлять своими поступками?
(Она
взглянула на картину в углу, но вспомнила, что это не
Бог: «Ну да всё равно, не в том дело», подумала она.
— Да вы верите в бога-то? — спросил я хозяина; он искоса
взглянул на меня мертвым глазом и долго молчал.
— Как, уезжает? — удивился благочестивый старец, но,
взглянув на гостью, он только улыбнулся и, потирая руки, своим ласковым голосом проговорил: — А мы не пустим Марфу Ивановну… ей-богу, не пустим. Такой веревочкой привяжем, что и сама не поедет… хе-хе!..
— Оля, милая, не могу я больше тут. Силы моей нет. Ради
бога, ради Христа небесного, напиши ты своей сестрице Клавдии Абрамовне, пусть продает и закладывает все, что есть у ней, пусть высылает денег, мы уедем отсюда. О господи, — продолжал он с тоской, — хоть бы одним глазом
на Москву
взглянуть! Хоть бы она приснилась мне, матушка!
Золотилов. В том, что ты страдаешь,
бог знает отчего.
Взгляни ты
на себя,
на что ты стал похож. Ты изнурен, ты кашляешь, и кашляешь нехорошо. Наконец, милый друг, по пословице: шила в мешке не утаишь, — к нам отовсюду доходят слухи, что ты пьешь. Я к тебе приехал в одиннадцатом часу, а у тебя уж водка
на столе стоит; ты вот при мне пьешь третью рюмку, так нам это очень грустно, и я убежден, что эта госпожа поддерживает в тебе эту несчастную наклонность, чтобы ловчей в мутной воде рыбу ловить.
Она
взглянула на меня и потупилась, однако велела горничной подать. Приносят: первое — шляпка; я таких, ей-богу, и не видывал ни прежде, ни после: точно воздушная, а цветы, совершенно как живые, так бы и понюхал; тут бурнус, очень какой-то нарядный; кусков пять или шесть материй разных
на платье. Осматриваю я все это.
— Вася, не ходи за мной, ради
бога! подожди меня здесь. Я сейчас, сейчас ворочусь к тебе, — говорил Аркадий Иванович, сам теряя голову и схватив фуражку, чтобы бежать за доктором. Вася уселся тотчас; он был тих и послушен, только в глазах его сияла какая-то отчаянная решимость. Аркадий воротился, схватил со стола разогнутый перочинный ножичек, последний раз
взглянул на беднягу и выбежал из квартиры.